Джангалак. Игорь Брагиров

Я просто любуюсь на фото в аккаунте пользовательницы.     Эко дело? Да, сейчас при нынешних-то возможностях! Да, на любую полюбуйся, все Афродиты!     Да, согласен. Отчасти. Современные возможности косметики, визажистики, или как её там, да и компьютерной техники это одно, а красота, что Богом дана, это совсем иное…     Надо же, какая красивая женщина стала. Женщины востока бывают просто чертовски красивыми.… И не подумал бы тогда, что эта девчонка такой неотразимой станет…     Я не видел её тридцать лет. Она тогда просто ребёнком была. Шайтанёнком, вернее, а братец её меньший и того пуще…     Был я пару лет назад на большом вечере встречи выпускников факультета. Через двадцать лет мы с трудом узнавали друг друга. Изменились, заматерели, постарели… Оно и понятно, тогда мы были беззаботными студентами, молодыми, полными здоровья, сил, амбиций и надежд. А теперь у каждого свой опыт жизни, у кого более удачный, у кого – нет, болезни, и ещё куча всякого, наложившего свой отпечаток на внешность.     А эту красавицу я не видел гораздо дольше, да и, перипетии судьбы, не чета жизням этих советско-российских инженеров, начальников и бизнесменов. И, всё же, ошибки быть не может, имя редкое. Да, и, лицо, несмотря ни на что, узнал. Так, а кто у неё в друзьях? Ага, вот он, её отец! А вот и Руслан! Ну, точно, это они! Ба! и ещё народ, оттуда же, из того куска моей жизни!!! Давненько я пытался отыскать их… просто так, душа просила. Узнать, живы ли они ещё, и как она сложилась, их  жизнь. Праздный, почти, интерес. Так обычно разыскивают старых знакомых, сослуживцев, одноклассников. Людей, с которыми связывает общее прошлое, что-то совместно пережитое, которые стали частью твоей жизни…     Дания, Швеция, Германия. Да, размотало людей. Но более-менее недалеко друг от друга. Сейчас на их родине не поживёшь особо. Когда там были мы, можно было ещё как-то жить, а после нас… нет, не потоп, намного грустнее…     Мы заменяли на Джангалаке команду из 57го полка. Они своё отработали тут, теперь наша очередь. Потом и нас тоже кто-нибудь сменит. Задача простая.  Охрана и оборона. Ничего нового. И, как и в любом другом месте, своя какая-то специфика, свои особенности. Здесь особенность – гражданские люди под опекой. Два семейства местных, ведших свою, хоть и не лишённую нашего влияния, но всё же отдельную жизнь. Остальные – наши, все особо ценные, и все надутые собственной важностью и борзостью. А половина – ещё и с маленькими детьми…     Местные, понятно, это их родина, их дом. Меньше всего нормальному человеку хочется Родину покидать. А, наших-то, какой хрен сюда занёс, да ещё и детей малых с собой! Ну, да, нашим хоть на войну, хоть к чёрту в пасть, абы загранка! Забугорье! Видел Мир! Статус, пафос! И, ещё, это едва ли не единственная возможность совковому люду за кордон родного железного занавеса нос высунуть. Да, не просто так, это же за госсчёт служебная командировка, почти дипломатический статус! Ну, и пусть война, ну, и пусть, без вооружённого сопровождения никуда дальше собственного туалета не уйти. Зато доходы!!! Зарплата – в Союзе на приисках не приснится. Да, ещё умножь на членов семьи! Да, сколько барахла в Союз ввезти можно! По 150 кг на душу, и какое барахло! У нас такая фирма только в особой торговле, недоступной простым гражданам! Таким образом, даже маленькие дети советских специалистов зашибали деньгу самим фактом своего существования. Вот и тащат всю семью….     Они спокойно себя чувствуют за нашими спинами. Даже борзо. Большими бонзами себя ощущают, глядя на наши рожи в дорожной пыли и пороховой копоти. Да, как им смотреть на это грязное существо с жалованием аж в три пятьдесят! Ещё бы!     Им – карьера, деньги, барахло, а мы должны свои лбы под духовские пули подставлять. Своими шкурами обеспечивать житьё их доброе… мы ж солдаты, комсомольцы…, мы просто должны… не каждому из нас и по двадцати-то исполнилось, а мы уже так много задолжали…     Кому?     Родине.     И ещё, наверное, вот этим…     Зато потом на партсобраниях будут громко рассказывать, как героически они тут работали, бескорыстно оказывая интернациональную помощь братскому народу, товарищи, блядь!     Итак, под нашей заботой – около тридцати тысяч квадратных метров афганской земли, огороженной каменным дувалом, метра в два с половиной высоты, с расположенными на ней комфортабельными бунгало, спортивной и детской площадками, сторожкой дворника-привратника, и нашим бетонным блоком. Блок узкий, тесный, вдвоём-то не особо разгуляешься, но здесь помещаются десять советских солдат. Зато у нас есть настоящее богатство – вода! Сколько хочешь, целый водопровод! Вот, ужо, отмоемся, отстираемся! И даже ватерклозет!…, так что, с бытом полный порядок!     Главный объект нашей заботы - люди. Самый главный из наших – партийный секретарь, здесь он «Председатель профсоюза», ещё один, чёрт его разберёт, как он тут официально зовётся, штатный стукач, и четыре семьи специалистов-советников. И ещё две семьи местных людей. Проблем в общении – никаких, оба главы семейств по-русски говорят, многим нашим поучиться, у обоих русские жёны, так, что, для их детей русский такой же родной, как и пуштунский их отцов. Впрочем, нам всё равно запрещено вступать в контакт со специалистами.     А, местные - один министр, другой профессор. Чуть ли не единственный оставшийся местный профессор, доктор технических наук. И совсем не по-профессорски молод. Вот его-то детки и есть шайтанята со спрятанными в них ТРД на атомном приводе…     Оба они любили тереться среди солдат. А мы и рады: такие мирные цветы среди войны. Сердца солдат как-то мягчали от их присутствия. Впрочем, это общение имело и оборотную сторону: детки быстро переняли солдатский жаргон и кое-что из повадок военных, к тому же наизусть знали весь на тот момент имевшийся репертуар «Каскада».     В первый же день пребывания нашего на объекте дети внимательно осмотрели нашу экипировку, технику, и многозначительно приветствовали нас:     - А-а, соляра!     Такое приветствие не могло не рассмешить нас. «Соляра» это шутливое прозвище всех недесантников со стороны ВДВ. Поему соляра? Да потому, что всё на соляре, и вся техника, генераторы тока, и даже еду готовят в полевых кухнях на соляре. Можно подумать, у ВДВ это всё на антраците, но для десантника это не аргумент. Положено отличаться!     Старшая, Наргис, и её ближайшие подруги, дочери министра, развлекались тем, что «влюблялись» в наших военных, возводя их в ранг своих рыцарей. Мир героев кинематографа, спорта, эстрады, в которых обыкновенно «влюбляются» школьницы, был слишком призрачно-отдалённым от них. Впрочем, лет сто назад, барышни влюблялись во вполне реальных гусаров, так, что, девочки следовали классической традиции. Наргис была уверена, что практически все окружавшие её военные были, соответственно неравнодушны к ней, а если это не так, то со свойственным ей темпераментом пуштунов, была готова дать бой любой сопернице. Стремясь пообщаться с армией своих «поклонников», она желала быть старше своих 12 лет, и нередко шокировала далеко не пай-мальчиков стилистическими фигурами речи, вряд ли представляя себе истинный их смысл. Дошло до того, что одного особо впечатлительного пулемётчика, двухметровую орясину в сто килограммов, мне пришлось выводить из кататонического ступора крепким пинком…. Прелестная принцесса Джангалака очевидно наслаждалась всякий раз впечатлением, произведённым ею на своих «подданных».     Младшенький ангелочек, как и любой мальчишка десяти лет, независимо от века и нации, был влюблён в оружие. А его в караулке было вдоволь. Всякого. И лапай что хочешь, и дёргай, и щёлкай. Не то, что дома. Папа и близко не подпускал его ни к суперкомпактному пистолету-пулемёту «Шмайсер», ни к «ТТ». А солдатам не жалко: пущай дитя позабавится. И до того это умилительно было, что Русланчику не возбранялось играть и в стоящем посреди фрактории БМД. Сердце юного воина зажигалось от такой игрухи: целая гора брони, пулемёты, скорострельная пушка! И дёргай что хочешь, и нажимай, и щёлкай! А ещё – двигатель. Да не какой-нибудь, такого рёва как у боевой машины, ни у какой другой нет! И заводить можно! А часовые были рады, что на время этих занятий они были свободны от нахальной болтовни этого ангелочка, который то шокировал солдатскими выражениями, то доставал какими-то фразами на пуштунском и дарийском языках, да, ещё и норовил взобраться на дувал, становясь мишенью для какого-нибудь отморозка-душмана, или сверзиться с высоты, со всеми вытекающими, и просто отвлекал от собственно несения службы, а от этого зависели жизни всех, находившихся там. В условиях войны, реальной, ежедневной и ежечасной это далеко не пустой звук. Русланчик нисколько не сомневался, что всё внимание окружавших людей должно быть сосредоточено только на его прекрасной персоне. Был и ещё один фактор. Большую часть своей жизни он проводил в замкнутом пространстве фрактории, где он был единственным мальчиком. Остальные дети этого маленького мирка были девчонками, с кем ему было общаться, кроме солдат. Ну, и, не мог же наш герой быть не полноценным членом общества.     Никто и не обратил внимания на то, что Русланчик не просто играл с оружием. Он осваивал его. И не только потому, что его было в обилии, но ещё и потому, что он был маленьким мужчиной, растущим на войне. Пусть пока он и не видел так уж много боевых действий. Вполне доставало ощущать её, ежедневно сталкиваясь с последствиями боестолкновений и взрывов. Достаточно было почти постоянно слышать над головой свист пуль. Пусть слишком высоко, что бы это представляло реальную опасность. Довольно того, что почти каждую ночь, да, и не только ночь, вокруг его дома гремели то гранаты, то мины, то артиллерия, и трещали автоматы-пулемёты. Достаточно было общения с солдатами, которые приезжали откуда-то из боёв, обсуждали в его присутствии пережитое, по ночам перестреливались с душманами вокруг его дома, обсуждая опять всё произошедшее и оценивая свои действия, и потом, опять уезжали куда-то по своим боевым делам.  Довольно просто знать, что в любой момент душманы могут убить и его самого, и его маму, и его папу, и сестрёнку, как это ежедневно происходило с другими афганцами, его друзьями и родственниками.     И шустрый малый настолько освоил технику, что однажды, в тихий день, когда окраина Кабула наслаждалась покоем, зарядил пушку БМД, прицелился в сторону гор, которые находились за тыльным дувалом фрактории, туда, откуда чаще всего доносились звуки боя с артиллерийской стрельбой и вспышками разрывов снарядов, и, нажал на спуск!     Часовой, наверное, сквозь броню влетел во чрево боевой машины, иначе юный артиллерист высадил бы целую кассету снарядов…     Гром артиллерийско-стрелковой славы нашего героя произвёл должное впечатление на всех, кому это было надо, и, главное, на тех, кому нет. И сменяемая нами команда 57го полка покидала объект с горячим благословением от военного и политического командования. Нам же они, на основании полученного опыта, пожелали броню от героя запирать…     У нашей команды довольно скоро установились вполне благожелательные отношения почти со всеми обитателями Джангалака. Кроме партийного бонзы. Он мелко нас видел. Нам, в свою очередь, важнее было видеть самые мельчайшие детали своей работы. А в свете наилучшего выполнения своих задач, общение с населением было просто неизбежным, хотя бы потому, что все они приносили нам чистить свои пистолеты и автоматы. Не были исключением и афганцы. Заглянул как-то и доктор Парваз Цакманай, отец принцессы и славного артиллериста. Я с удовольствием обслужил его «Шмайсер», а когда возвращал ему оружие, он предложил не стесняться одалживаться у него магнитофоном для скрашивания нехитрого солдатского досуга.     С первой минуты пребывания на объекте общее наше внимание было приковано к старенькому Фольксвагену-жуку, припаркованному у бунгало министра. Стильная машинка, что и говорить. Да, и, не просто стильная, культовая! И степень старости тоже вещь относительная. В те времена в Союзе даже отечественные десятилетние машины считались абсолютно новыми. Основное число солдат нашей команды родом были из деревень, и такие вещи видели только на картинках, а здесь, в Афгане, только со стороны. А тут – вот, она! Подходи, трогай! И более всех «Жучок» магнитил нашего водителя-механика Кольку Ходько. Огроменный Ходей – механик от Бога. В его руках заводилось и ездило даже то, что в принципе не могло ни заводиться, ни ездить. Ему-то более других не давал покоя шедевр старика Порше. И засело ему в башку, что он просто обязан покататься на этом «немецком запорожце». С тем Колька и подкатил к министру.  Тут-то и выяснилось, что машинка давно уже неисправна. А что с ней не так, никто толком не понимал. А Колька понял, что настал лучший час его жизни. Редчайший, в той, совковой жизни, случай украинского крестьянина узнать, «что у плюшевого мишки внутри»! Владелец авто дал согласие на проведение работ по реанимации Фольксвагена.     Бог весть, какими соображениями руководствовался в тот момент афганский министр, но судьба творения бундесавтопрома была роковым образом решена…. Всё своё личное время Колька проводил теперь у авто. Очень быстро машина была по винтику разобрана. Глядя на кучу железяк, резинок, прокладок мы невольно затаивали дыхание: «А ну, как не соберёт?», Но механик уверенно обадривал нас: «Спокiйно громадяни, ця буках лiтати будє!».     Настал наконец-то час, когда заново собранная, блестящая, как с конвейера, машина чихнула, и два мотоциклетных цилиндра запели свою песенку! Весь Джангалак, с волнением, до того следивший за ходом событий, не скрывал своего восторга. Именинник гордо занял водительское кресло и совершил круг почёта по двору фрактории. Конечно, прокатиться пожелали и все члены команды. Десять человек облепили машину. Кто-то висел на подножке, держась за открытую дверцу, кто-то устроился на крыше, но прокатились разом все. Потом каждый в отдельности за рулём, показывая класс фигурной езды со спуртами.     Одетый в национальную одежду – долгополую рубаху с широкими рукавами и широченные штаны, в чаплях на босу ногу, министр со всеми домочадцами стоял на крыльце своего бунгало и с довольной улыбкой наблюдал бег возрождённого своего «Жучка». Колька подлетел к нему:      - Можно я тут ещё покатаюсь?      - Хуб, катайся, бача, ты же её починил!     Издав победный вопль, счастливый Ходей запрыгнул в болид и покатил по фрактории. Сначала просто по каре, потом сделал восьмёрку во весь двор, потом на скорости по кругу. Потом восьмёрку на порядочной скорости, потом разогнался по прямой и развернул машину заносом. Потом ещё разгон, внезапный крутой вираж в восьмёрку вокруг своего броневика, солидно стоявшего в центре двора. Потом ещё, и ещё, выжимая из фольксцилиндров всех лошадок, какие только там нашлись. Из-под колёс летели мелкие камешки, и вздымалась клубами пыль, белесовато-синий выхлопной дым плотно заполнил двор, ещё вираж, от летающего жука уже рябило в глазах, ещё, газу с рёвом, и, с треском и звоном «Жук» влетел в двенадцатитонную мощь вооружённых сил, замолчав уже навсегда….     На мгновение замер весь Джангалак… и в следующую секунду к Ходько бросились с одной стороны двора министр, с другой – друзья-товарищи:     - Живой?!!!     Измазанный, но без единой царапины, Колька угрюмо выбрался из горки искорёженного металла, который он с такой любовью возрождал как автомобиль.… Убедившись в том, что Колька жив, министр махнул рукой и угрюмо отбыл восвояси.      В караулке, Хлебнув холодной воды, Колька горестно вздохнул:      - Твою мати, шо ж будэ?      Окончательно убедившись во здравии товарища, солдаты принялись подтрунивать над ним:      - Шо будэ? Пышы лыста, хай батьки порося продають!      - Порося! Тут весь свинарник продавать надо!      - Не, свинарником не отделаешься, корову продавать придётся!      - Та, шо скотына, хату продаваты треба!      Покурив, и разведя посты, мы с Колькой пошли к министру. На стук вышел сам хозяин. Только взглянув на наши тусклые мины, он не дал нам и рта раскрыть:      - Успокойтесь, это только железо. Просто железо. Забудьте. Не было ничего. Мы пожали друг другу руки и разошлись.      Возле караулки мы молча закурили. Я затягивался и думал о том, что хорошо вот так взять и просто спокойно затянуться сигаретой в тишине…      И как же скверно, когда у тебя нет сигарет. Вот, и мы, в очередной раз остались без курева. Бывали по понятным причинам перебои в снабжении. И бродячие лавочники мимо нашего Джангалака, как назло, сегодня не проходили. Напрасно я в надежде выглядывал за ворота фрактории, выходившие на городскую улицу. Уже и ночь наступила. Нет ни души, только в мясо укуренный царандой с расположенного поблизости поста орёт от страха в темноте «Дрииииш!»…. Делать нечего, сколь ни противился я такому, но придётся просить выручить наших спецов. Жмоты они, конечно, но я ведь не побираться иду, я буду просить продать. Мне нужна до утра всего-то пачка, по паре сигарет на брата. Из советского населения фрактории свет в окнах горел только у партийного бонзы, да афганский профессор ещё не спал. Афганца, я, конечно, тревожить не буду.     Бонза открывать не хотел. Он стоял за дверью, сопел в тишине и не открывал. Боится, наверное. Я подал голос, представился.     - Виктор Сергеевич, простите за беспокойство, - продолжал я, - Выручите, пожалуйста, команду, не откажите в любезности, продайте пачку сигарет. Готов заплатить, как на базаре.     Тут же щёлкнул замок, и дверь распахнулась:     - Ты зайди лучше к Парвазу, он курит запоем, дымит как паровоз!     С тем дверь перед моим носом и захлопнулась.     - Тьфу, сука мелкотравчатая! Засранец! – Тихо прорычал я сквозь зубы, ну, да делать нечего, пойду к Парвазу.     Дверь широко распахнулась, едва я постучал.     - Добрый вечер, проходи пожалуйста!     - Добрый вечер, уважаемый доктор Парваз, простите, я на одну минуту…     - Так я разговаривать не буду. Проходи, или обижусь, - Я несмело ступил в прихожую, - Проходи в гостиную, нечего в дверях торчать. Присаживайся. Слушай, сделай одолжение, выпей со мной чашку кофе. У тебя до развода постов ещё целый час, я даже дверь закрывать не буду, если что, услышишь. Не стесняйся, мои на каникулы в Союз уехали, так, что я холостякую пока.      С этими словами Парваз усадил меня на диван, выкатил передвижной столик, на котором уже стояли две очень красивые чашечки из тончайшего фарфора с блюдцами, вазочки с карамелью и орешками, а сам удалился. Гостиная была отделана в тонком индийском стиле, украшена коврами и обставлена очень гармонично подобранной современной европейской мебелью, в Союзе такую даже в столицах мало кто видел. Доминантные цвета убранства – красные и коричневые нескольких оттенков говорили, что это всё же дом афганца. Парваз вернулся с серебряным кованым кофейником, расточавшим по дому головокружительный аромат, по которому я давно уже тосковал. Выложив передо мной пачку настоящего английского Rothmans, Парваз завёл со мной какую-то светскую беседу. Состояние моё можно описать как контузию. Надо ли говорить, что я был просто пришиблен этаким приёмом. Я сидел на мягком диване, в красивой стильной гостиной, наслаждался ароматом кофе и сигарет, и мямлил что-то невпопад заграничному профессору. Потрясающе!       Провожая меня, хозяин дома вручил мне блок «Явы». Я поспешно полез в карман за деньгами. В ту же секунду глаза Парваза налились, мягко говоря, неудовольствием по этому поводу:       - Э-э, убери, не оскорбляй меня!       Окончательно смешавшись, я суетно, и неловко как-то, убрал деньги, поблагодарил гостеприимного благородного человека и приступил к дальнейшему выполнению служебных обязанностей. Сутки после этого визита мне не хотелось ни с кем говорить.       Впрочем, впадать в философскую созерцательность посланцы и крестники вашингтонской демократии не позволяли. А посему, в соответствии с их активностью, и нам расслабляться не приходилось. Мне всё не давало покоя то обстоятельство, что ворота фрактории были мало защищены. Внутри, конечно, неотлучно находился всегда часовой, но он не видел, что происходит по ту сторону, кто собирается войти или въехать на территорию. На плоской крыше ближайшего бунгало, конечно, тоже находился часовой, но только ночью, но и он немногим больше просматривал со своей позиции. Я всегда опасался этого непрозрачного фактора внезапности. И однажды он сработал. Караулка находилась недалеко от ворот, метрах в пятнадцати, и у входа в неё, как всегда крутился Руслан, а Ходько, заступивший часовым у входа, словно почуяв что-то, тревожно поглядывал на глухую калитку в воротах, и уговаривал Руслана поиграть в другом месте. С улицы донёсся шум подъехавшей машины, скрип тормозов, и почти сразу распахнулась калитка. В распахнутый её проём, в направлении караулки, и крутившегося тут же Руслана летела граната. Три-четыре метра, что отделяли ребёнка от Ходея, тот пролетел молнией, сбив Руслана с ног и подмяв под себя. Уже яркая вспышка ослепила Джангалак. Уже бахнула ударная волна, и звоном отозвались выбитые стёкла. Уже со свистом полетели осколки, со звяканьем рикошетя от металла и впиваясь во всё остальное, что попадалось на их пути. То, что секунду назад, было курткой ХБ на спине Кольки, превратилось в марлю, быстро приобретавшую алый с бурым цвет.… В следующее мгновение вихрем вылетевшие из караулки солдаты отбивали огнём нападавших. Спустя несколько минут атака была отбита. Слава Богу, Ходько был только ранен, а малыш отделался пробитой осколком нижней губой…      Вскоре мы покинули Джангалак, и я уже и не думал, что когда-нибудь вновь увижу людей, его населявших…      Полюбовавшись на фотку, пытаюсь набиться в друзья к восточной красавице Наргис Цакманай из Мальмё, Швеция. Не отвечает. Профиль, Слава Богу, открытый, можно написать сообщение. Пытаюсь объяснить, кто я такой. Может быть, и общаться-то не захочет, американская точка зрения в наши дни единственно правильная…      «Не может быть! Вот это встреча, я уже не думала, что увижу кого-нибудь из вас! Давай в Скайп!»      - Привет!!! Мы очень рады!!! Ты с Колей Ходько общаешься? Как можно с ним связаться? Мы очень хотим его видеть!!!      - Сейчас попробую.      Колька живёт, как и прежде, в своём селе, на Украине, и забот ему хватает…      О, ура, на сайте ещё один наш друг-однополчанин, киевлянин Виктор…      Звонок застал Николая в поле…